Всем сделалось неловко.

Всем сделалось неловко. Смеялись не над Хофманом, а над Аленой. Сережа снял очки, начал протирать их и надел только после того, как мама Ляльки повернулась и вышла из комнаты.
Светило солнце, сияло во всех окнах, поблескивало на белых никелированных частях автомобилей. Этот блеск мчался вместе с автомобилями по улицам, пуская в прохожих солнечные зайчики.
Алена радовалась теплу и солнцу. Она ждала девчонок у телеграфа и с удовольствием прохаживалась по сухому асфальту. Отсюда было недалеко до Красноармейской улицы, где жил В. Г. Дресвянников.
Первой появилась Нинка Лагутина и привела своих соседок, восьмиклашек, Петрушину и Маташкову. Они не отдали свои дневники критику, но хотели отдать и теперь переживали, что чуть не совершили глупость.
Подошли Светка Пономарева и Маржалета. В последний момент притопала Раиса Русакова.
— Тетки, комсомольская организация! — сказала Маржалета.
— Я от себя лично.
Девушки улыбались, шутили.

И в самом деле.

И в самом деле, ничего того, что бы компрометировало хозяина, найдено не было. В мужских комнатах — ничего лишнего, все обычное для семьи со средним достатком. Даже на женской половине не как у Мемлекетова, все проще, хотя и здесь больше ковров и лучше мебель. А вот дети, младшие дети, мальчики-дошколята, которые прижались к матери, истуканно сидевшей в парандже, в таких же, как и у Мемлекетова, заношенных и рваных рубашонках, в протертых до дыр шортиках.
Тихов попросил открыть комод, полистал сберкнижку, будто специально положенную на виду (всего ничего вкладов, семечки), осмотрел шифоньер, изучил содержимое нескольких сундуков — милиционер в это время прощупывал подушки и одеяла — и в конце концов решил окончить осмотр дома.
— Кладовые есть?
— Есть-есть. Два сарай. Погреб есть.
Тихов мог уже уверенно сказать себе, что приезд их сюда совершенно никчемный.

Мухи летали.

Алена чертила на промокашках рожицы, получались все красавцы с усами. Иногда записывала стихи.
«Я пишу на промокашке, потому что нет бумажки подходящей под рукой. Получился стих такой под названьем «Никакой».
Весенняя лень чувствовалась во всем: в мыслях, в движениях. «Что вы как сонные мухи»,— говорили учителя. Мухи тоже проснулись, а именно две мухи, которых, по примеру космонавтов, проводивших в космосе эксперименты с двумя мухами, ребята назвали «Нюрка-1» и «Нюрка-2». Мухи летали, путались, невозможно было запомнить, где какая, и это всех веселило.
К новой Анне Федоровне привыкли. Нового и было-то в ней — костюм. «Она думает, что одета в стиле «милитэр», — иронизировала Лялька Киселева. Девчонки соглашались, иронически кривили губы.
Все смирились со скукой на уроках литературы. Анна Федоровна смирилась со своей участью. Она ходила в школу, потому что должна была где-то работать. Этот учебный год она хотела завершить, а дальше... Дальше будет видно.

Общее было.

Общее было в лицах и взглядах вот это отсутствие молодости и тяжелые, напряженные глаза, какие бывают у человека, долго несшего тяжелую ношу, как оказалось — зря. Почему? Вот это «почему» и стояло в усталых глазах.
Григорий хотел было сначала построить людей как положено и спросить, кто они и куда идут. Но ему почему-то стало неловко своего почти свежего обмундирования и своего незнания, что же, в сущности, происходит там. И он сказал просто:
— Садись, ребята. — Потом спросил:—Кто такие? Солдаты   опустились   на   скользкую   хвою,   кто   где
стоял. Они очень устали, но сами не решались позволить себе отдых. Кое-кто, прислонившись к чешуйчатому сосновому стволу, сразу закрыл глаза.
Григорий оглядел сидящих. Винтовки у всех были целы, а подсумки, похоже, пусты. Только у одного.
— У него осколком винтовку испоганило, — равнодушным голосом пояснил Демин, проследив взгляд Григория. — Вот патроны и остались.

Прошлой весной.

Столько маленьких, дорогих им обоим воспоминаний жило в этом парадном, что и Виктор притих.
— Вот видишь, Катюша, — сказал он, не то жалуясь, не то извиняясь.
Катя подняла голову. Она была гораздо ниже Виктора. Ему показалось, слабенькая электрическая лампочка отразилась в ее глазах особенно ярко.
— Почему у тебя так блестят глаза? Ты не больна? — с тревогой спросил Виктор, осторожно прикладывая ладонь к ее лбу.
— Нет, нет, тебе показалось, — поспешно ответила Катя и отвернулась от света.
Виктору вспомнилось, как он впервые заметил, что большерукая, большеногая девчонка, которую он по просьбе Павла Гавриловича должен был опекать в цехе, превратилась в нынешнюю его Катю.
Прошлой весной они поехали с заводской молодежью на маевку и попали в грозу.
Они не успели добежать до леса, дождь застал их в поле, мгновенно вымочил одежду, остудил разгоряченные бегом тела. Теперь уже незачем было спешить. Они пошли не торопясь, наслаждаясь пролившимся дождем, омытым солнцем полем, лесом — всем, чего так подолгу бывают лишены городские жители.
Ведь в городе и дождь другой.

Отковав деталь.

Останется Иона Никитич со старухой один. Конечно, это правильно, что молодые расправляют крылья и вылетают из гнезда. Но ведь если рассудить, так и старость непременно приходит — вот и пришла, — а, как ни крутись, мало в ней радости. Невеселые раздумья его прервал телефонный звонок. Телефоном Иона Никитич гордился, понимая, что аппарат поставили ему только из уважения.
Неторопливо сняв трубку и откашлявшись, он проговорил важно:
— Я слушаю.
Звонил Воронин. Сказал, что хочет зайти. Иона обрадовался своему человеку:
— Давай, давай!
Воронин знал на заводе не только рабочих, но и их семьи чуть ли не до третьего колена. Вот хоть бы семья Куприных. Сначала Дмитрий Петрович познакомился с Ионой Куприным — отцом Виктора. Завод готовили к пуску. Иона пришел наниматься в кузнецы. Было ему тогда не меньше пятидесяти. Старик любил, как он выражался, «показать работу». Отковав деталь, он легонько, не торопясь отставлял молоток, и если рядом случался кто-нибудь из молодежи, — а тогда весь завод был, можно сказать, молодежным, — Иона между прочим сообщал:
— В нашей деревне старики не запомнят, чтоб в роду Куприных не было кузнеца. И детей своих я кузницей поднял. Конечно, не легко далось. Время другое было.

Как раз и наш район.

Как раз и наш район. Очень все удачно! Только вот... — он поморщился, озабоченно потирая чисто выбритый подбородок. — Ну при чем тут Захряпин? Ни при чем он тут. Это же ясно. И человек он холодный, знаю я его. Недавно ему за невнимание к молодежи всыпали, вот он и... уловил момент. Неужели же из ваших комсомольцев никто не заметил, не подхватил?
Из разговора Горчакова с редактором Петру стало ясно, что находка этой копировщицы может помочь общему шагу вперёд, а общий шаг — это уже скорость, помноженная на массу, большое дело. И теперь он чувствовал себя несколько виноватым в том, что последние дни занимался преимущественно повышением собственного культурного уровня и кое-что упустил из виду.
— Да все подхватили, — неуверенно возразил он. — И Шевелов Игорь говорил, что дело стоящее. Он и девчонку эту и предложение ее знает. Просто как-то про газету не подумали...
— А Захряпин подумал, — быстро пришел к выводу Горчаков. — Ну и грец с ним. На дуэль не вызовет. Значит, я напишу, а ты подпишешь. Тут и будет-то всего строк десять. На второй полосе. Договорились?
— Пусть уж лучше Игорь. Он же у вас рабкором.
— Ну пусть Игорь, — согласился Горчаков, заново переписывая захряпинские странички. — Дивчина-то хоть красивая?
Петр подумал.
— Да нет. Так себе. Хлипенькая. Ножки как карандашики. Моя Маруська куда видней.
— Ну!—сказал Горчаков. — То ж твоя Маруська!

Первенство.

Всему миру известен подвиг летчика-героя Алексея Маресьева.
Немало славных дел совершил летчик-истребитель Тимур Фрунзе — сын замечательного полководца Красной Армии М. В. Фрунзе. Он проявил себя в воздушных боях с фашистской авиацией мужественным и бесстрашным летчиком. Однажды Тимур Фрунзе вместе с другими летчиками вступил в бой с четырьмя «мессершмиттами». В смелой атаке он сбил один фашистский самолет, но на помощь противнику подоспели еще три «мессершмитта». Наши летчики ринулись на врага. Несмотря на его численное превосходство, все вражеские атаки были отбиты. В неравном бою Тимур погиб смертью героя. За этот подвиг ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
После окончания Великой Отечественной войны наши летчики настойчиво и упорно учатся, успешно осваивают новую авиационную технику. Советский летчик полковник Полунин первый в мире выполнил фигуры высшего пилотажа на реактивном самолете. Первенство по групповому пилотажу на реактивных самолетах также принадлежит нашей авиации.

Всю ночь.

Всю ночь и весь следующий день шагал Андрей Квако, не встретив по пути ни одной живой души. Даже сомнение начало закрадываться: а есть ли в этой пустоши люди?
По сторонам тропы то тут, то там вставали высокие скалы и густые кусты орешника. С каждой минутой кусты становились темнее, гуще. Андрей с тревогой всматривался в них: боялся не людей, а шакалов, вернее, своего одиночества в этих быстро густеющих сумерках. Неужели придется опять ночевать одному?
Стало совсем темно, когда Андрей остановился возле большого серого камня, лежащего у самой тропы. «Да, пожалуй, здесь самое удобное место»,— решил он. Расстелил палатку, уселся спиной к камню и принялся за ужин.
Сзади послышался шорох, и Андрей вскочил, как ошпаренный: змея? Нет, это ему показалось. Сел, отпил глоток спирта из фляги, завернулся с головой в палатку: так безопаснее. Под палаткой было душно, глаза слипались, но тем и лучше — скорей бы уснуть.
И снова: что это? На него набрасывается собака, хватает за сапоги, за рубаху, тянется к горлу. Андрей вскрикивает и... просыпается. С минуту вглядывается в темноту: «Где это я? Ах, да, горы...» И вдруг лихорадочно ощупывает карманы брюк, голенища, палатку и, лишь найдя браунинг за пазухой, облегченно вздыхает: «Слава богу!»
Сидя на корточках, Вано приблизил губы к уху Донцова и прошептал:
—Нехорошо, ай, как нехорошо: ты картошку чистил, воду носил, а ужин фрицы съели.
—Брось дурачиться! — рассердился Степан.— Положение такое, а ты со своими шутками! — Он даже толкнул Пруидзе, и тот шлепнулся так, что под ним что-то хрустнуло, расплылось по земле.
—Сметана, сметана! — зашептал Вано.
—Фашисты! — бросил он на ходу.
—Та шо тут такого! — послышался вслед голос хозяйки.— Ну, в плен сдадитесь, чи шо... Может, и война скорее кончится...
Степан отнес лейтенанта в конец двора, к изгороди, за которой начинался огород.

Митрич выдернул палку.

Конечно, хотелось бы дождаться конца войны, увидеть, как люди снова заживут. Да и внучку надо бы до ума довести. Но коли суждено помирать,— ничего против этого не поделаешь...
Странный шум оборвал размышления деда. Он встал, подошел к отдушине: что бы это значило? Шум усиливался, перерастал в сплошной гул. «Да то ж самолеты! Может, наши?»—Митрич попытался заглянуть в отдушину, но кроме черного пятна ночи ничего не увидел. А гул уже перешел в рокот, пронесся над самым магазином, и в ту же секунду что-то так громыхнуло, что от этого грохота вздрогнули даже толстые, в три кирпича, стены подвала.
—Бомбят! — не испугался, а обрадовался дед.— Наши бомбят их, проклятых!
Он потянулся к двери, прильнул ухом к железу. Там, на улице,— крики, выстрелы, урчат машины... Слышно, как топотят ногами разбегающиеся нелюди...
От новых взрывов задребезжала дверь. Старик отступил назад, вниз по ступенькам. И тут словно громом ударило, оглушило, повалило деда на пол.
Митрич не помнил, сколько времени пролежал в забытьи. Очнувшись, почувствовал боль в боку, увидел вокруг себя кирпичи и почему-то свет в подвале. Глянул на дверь, а ее и нет; сквозь пролом в стене видно небо. Ощупал бок — вроде бы ничего, двигаться можно. Выглянул на улицу — ни своих, ни немцев. Вместо магазина — развалины. На углу площади догорает чайная. Ну, коли так, и гостевать здесь дальше незачем!
Митрич выдернул палку из плетня и, опираясь на нее, пошел домой.
Никто не окликнул, не остановил его. Так и до Выселок дошел.
А на месте Выселок — кучи золы, в садах — обгорелые яблони. Даже тополь, что сам садил, придя с гражданской, и тот рухнул. Не вытерпел старик — заплакал. А когда волнение отошло, попытался найти соседей, про внучку расспросить,— никого не нашел, ни живой души в поселке.
Постоял Митрич на пепелище и зашагал к реке.

Смерть не казалась ему страшной.

Но Вано не унимался:
—А что, плакать надо? Не будем плакать! Вано в горы идет, друзей ведет!
—Не радуйся. Скажешь гоп, когда перескочим...
—И-и, Степанка, такой хорош начало — перескочим!
—Хорошее начало — не все,— вмешался лейтенант.— Мы на хороший конец должны рассчитывать.
—Будет хорош конец! Будет! — возбужденно заговорил Пруидзе.— Вано домой идет! Шакалом проползет! Змеей пролезет! Друзей проведет!
Он вскочил и, делая вид, что засучивает рукава, пустился в пляс:
—Асса!..
Головеня смотрел на него и удивлялся: сколько лет вместе служат, а понимать его начал только теперь.
—Все-таки, входя в лес, надо о волке помнить,— осторожно намекнул он, боясь обидеть повеселевшего Вано.
—А по-нашему не так. По-нашему говорят: «Смелый джигит — хорошо, осторожный — два раз хорошо!»
Митрич, любивший наведываться в районный центр,— походить по базару, посидеть за кружкой пива в чайной,— думал теперь обо всем этом, как о чем-то далеком и невозвратимом. Душу глодала невыразимая тоска. Старик понимал, что враги не простят ему, не выпустят из каменного подвала: ведь он отказался быть проводником, не повел их в горы, и за это пощады не жди.
—Ну что ж,— ворчал он,— что там смерть, что здесь — умирать один раз. Так лучше чистым остаться перед людьми!
Смерть не казалась ему страшной. Он много пожил, многое повидал на своем веку.

А капитану.

Сделанное ими превзошло все наши ожидания. В этом жесточайшем бою уничтожено много коммунистов, техники. Мы взорвали склад боеприпасов, который, как выяснилось, был заранее создан в горах...» Хардер перечитал написанное и вычеркнул последнюю фразу: все-таки рискованно, а вдруг полковник потребует проверки? Он большой охотник до таких вещей.
Подумав, Хардер приписал: «Дабы не уронить славу и честь непобедимой Германской армии, прошу прислать пополнение. Это крайне необходимо для окончательного похода в горы. Заверяю вас, господин полковник, тропа — на замке!
Хайль Гитлер!»
Пакет был немедленно отправлен с нарочным. Хардер тут же приказал всему батальону готовиться к выступлению. Солдаты принялись вьючить лошадей, увязывать на седлах минометы, продукты, боеприпасы, офицерские вещи.
Вышли на тропу только к вечеру. Впереди ехал Хардер, поблескивая новыми погонами. Но так продолжалось недолго. Вскоре, пропустив роту «С», капитан накинул на плечи серый плащ и оказался в самой гуще, так, что трудно было отличить его от массы солдат.
Солдаты, исходившие горные высоты Западной Европы, угрюмо молчали. Многих, еще недавно шагавших в строю, уже нет в живых. Уцелевшим пришлось увидеть и этот Кавказ. Вот они среди гор, очень похожих на Альпы. Куда? И что ожидает любого из них среди этих красивых, но чужих гор? Говорить об этом нельзя, лучше даже не думать. Фюрер приказал, значит, так надо!
А капитану Хардеру было совершенно безразлично.
Но капитан Хардер лишь покосился на него и продолжал разговаривать с шофером машины, отправлявшейся в далекий рейс. Больших трудов стоило Хардеру выхлопотать пропуск для отправки груза в Нейсе. Пришлось даже взятку дать. Но в душе он радовался: все окупится сторицей, в кузове машины, под новым брезентом,— бочки масла. Целое состояние!

Нуланс.

В. И. Ленин расценил это как издевательски-наглое предложение прислать «комиссию шпиков под названием комиссии экспертов». «Нуланс нагл до безобразия,— писал он.— Мы не можем ни секунды верить в желание помочь гг. Нулансов при таком их подходе к делу».
В ответной ноте НКИД говорилось, что «комиссия господина Нуланса заменила помощь голодающим собиранием сведений о внутреннем состоянии Советской России... причем это должно делаться под руководством тех людей, которые уже занимались этим изучением в ничем не прикрытых целях устройства мятежей и облегчения продвижения иностранных армий на территории Советской республики».
Представители правительств 19 стран, собравшиеся в Брюсселе, высказались против предоставления кредитов Советской России для борьбы с голодом. И выдвинули условием уплату царских долгов. Это был ультиматум, требование экономической и политической капитуляции Республики Советов.
Такое решение послужило сигналом к новому взрыву антисоветской кампании в печати. Белогвардейская эмиграция всех оттенков тешила себя надеждой на скорое крушение Советской власти.

Мой друг.

Появился эскадрон среднеазиатских текинцев в белых папахах, лохматых бурках — конвой главкома. Растолкав беженцев, они пропустили вперед несколько колясок и крытых карет, в которых отступал за Дон штаб Деникина.
...Выглянув в окно, генерал увидел рядом убогую телегу, покрытую рогожей. За ней тащился верхом на лошади штабной офицер.
— Что везете? — с удивлением спросил Деникин.
— Гроб с телом генерала Тимапонского,— последовал ответ.
Главком велел остановиться. Неторопливо вышел из кареты, приблизился к телеге и велел открыть гроб. Долго, грустно смотрел, потом негромки произнес:
— Мой друг боевой! Сколько грозных походов прошли вместе, в скольких сражениях уцелели, а теперь ты погиб здесь от сыпного тифа...
Опустив голову, Деникин осенил себя и мертвого друга крестным знамением. Ехавший с ним а каре те прикомандированный к штабу главкома английский соперник генерал Хольман тронул Деникина за плечо.

Танк.

— Пулеметы... пустить в ход пулеметы! Огонь! — приказал Деникин.
Взрывы продолжались. Пулеметы били в упор по телегам, лошадям и людям. Люди бежали с горящими мешками и падали, обливаясь кровью. Хлеб горел и горел...
А в ресторанах и гостиницах города еще бушевал разгул.
Пьяные штабные офицеры, успокаивая себя, тыча пальцами в окна, кричали:
— Вон идет английский танк... В Новороссийске уже высаживаются английские и французские войска...
Размахивали газетой «Приазовский край», где начальник обороны Ростова генерал Черепов сообщал, что красные части отброшены от города на сто верст, а на подступах к Ростову создана неприступная оборонительная линия. Белое командование «оптимистически» заверяло: «Царицын мы сдали по стратегическим соображениям, а Ростов и Новочеркасск никогда не сдадим, хотя бы это стоило нам ЖИЗНИ».
Наступила тихая ночь под рождество. В кафедральном I оборе шло торжественное богослужение. Здесь собралась российская знать, бежавшая на юг от большевиков. Впереди выделялся дородностью генерал Черепов, за ним, с трудом держась на слабых ногах, стоял древний старик — князь Долгоруков.

Поступить неосторожно.

Помните: точность — благородство королей! — заключил он и, не сказав до свидания, вышел из комнаты.
На зов Хардера явился высокий, тонкий, как жердь, фельдфебель и увел Квако с собой.
Через пятнадцать-двадцать минут дверь снова открылась, и перед обер-лейтенантом вытянулся в струнку русский солдат. На ногах его рваные кирзовые сапоги, коленки брюк неумело заштопаны суровой ниткой. Рукав гимнастерки от плеча до локтя разорван, а из прорехи выглядывает бинт с запекшейся на нем кровью. Пилотка, хоть и старая, но молодецки сдвинута набок.
—Хо-о! — с восторгом произнес Хардер. Солдат поднял руку к пилотке, скороговоркой доложил:
—Рядовой сто двадцать первого полка, пятой дивизии!..
—Гут! Карашо!..
...С наступлением вечера Квако незаметно покинул станицу Бережную. Ему предстояло примкнуть к какой-нибудь группе советских воинов и поскорее стать для них своим парнем-фронтовиком. Боже упаси подать повод для подозрения!
Поступить неосторожно,— значит, лишиться всех благ, а они, эти блага, уже так близко. Подумать только: речь идет о Сухуми, где он, Андрей Квако, опять завладеет отцовским домом! Два этажа, магазин, винный погреб... Из окон видно море... Под окнами пальмы, магнолии...
Когда-то, задолго до революции, торговец Арнольд Квако купил этот чудесный дворец у какого-то абхазского князька. Там родился он, Андрей. С тех пор прошло много времени, но он не забыл ни светлых комнат, устланных коврами, ни картин итальянских мастеров, что висели на стенах большого зала. А в конце зала — белый рояль... На нем играла мать... Сохранилось ли все это? А почему бы нет? Конечно, сохранилось! И, если так, как приятно будет войти в старый отцовский дом и снова стать хозяином его!
Придерживаясь зарослей тальника, Головеня и Пруидзе торопились к станице. Там, на окраине, их должен встретить Донцов. Ждет ли? Не ушел ли один в горы?

Поток.

А поток обозов через донской мост все увеличивался. Появился автомобиль с английским флагом. «Британский лев» развевался на ветру. Дорогу ему загородила застопорившаяся впереди телега — сломалось колесо. Мотор рычал, захлебывался и вдруг заглох. Вышел английский офицер и стал просить солдат подтолкнуть машину...
Два русских офицера остановились, козырнули. Велели выпрячь трех лошадей из стоящей рядом телеги. Машину толкнули. Она завелась. Но лошади вздыбились, и опять остановилось все движение.
— Убрать лошадей, немедленно убрать! — последовал приказ бравого полковника.
Раздались три выстрела. Лошадей сбросили с моста, вслед за ними — телегу.
Старый казак — хозяин — замахал руками, закричал:
— Убейте и меня! Мне землю пахать нечем! От большевиков уводил лошадей, теперь остался один с бабкой и двумя внуками. Чем пахать буду? Что без хлеба делать? Куда теперь идти, к большевикам, что ли? — И, сгорбившись, побрел назад, в город, за ним заковыляла старуха. Два внучка, испуганно озираясь по сторонам, пошли следом.

Наконец-то вторник!

Наконец-то вторник! — воскликнула она — Я думала, что он никогда не наступит. Ой, как здорово, когда уезжаешь на каникулы!
Они отправились в путь вскоре после завтрака. Машина была большая, и всем хватило места. Мама села впереди вместе с папой, а трое детей — сзади. Под ногами у них лежали два небольших чемодана. В багажнике лежали разные вещи и один маленький чемоданчик. Мама решила, что ничего не забыли.
Сначала ехали медленно по переполненным лондонским улицам. Потом, когда город остался позади, поехали быстрее. Вскоре они выехали за город, и машина помчалась быстро. Дети что-то напевали — они всегда пели, когда радовались.
Анн неожиданно почувствовала, что проголодалась.
—Мы скоро остановимся на пикник? — спросила она.
—Да, — ответила мама. — Но не сейчас. Еще только 11 часов. Поедим где-нибудь в половине первого, Анн.
—О, боже! — сказала Анн. — Боюсь, я до этого не доживу!
Тогда мама дала ей немного шоколада. Анн и мальчики с удовольствием ели шоколад, глядя на проносящиеся мимо холмы, леса и поля.
Пикник был великолепный. Они расположились на вершине холма. Внизу расстилалась солнечная долина. Анн было неприятно, когда к ней подошла большая бурая корова и стала на нее смотреть. Но отец ее отогнал. Дети ели с большим аппетитом, и мама сказала, что вместо того, чтобы устраивать чай в половине пятого, им придется остановиться в каком-нибудь кафе, потому что они съели все бутерброды, приготовленные как для чая, так и для обеда.
—Во сколько мы приедем к тете Фанни? — спросил Джулиан, прикончив последний бутерброд. Ему хотелось еще.
—Если все будет нормально, то часам к шести, — ответил отец. — А сейчас кто хочет размяться? Нам еще долго ехать.
Машина, ровно гудя, пожирала километры. Наступило время чая, и дети оживились.
—Где же море? — спросил Дик. — Я чувствую запах — оно где-то поблизости!

Фронт.

...В такой момент всякий сознательный коммунист должен сказать себе: мое место там, впереди других на фронте, где дорог каждый сознательный коммунист, прошедший школу.
...Сегодня я видел товарищей иваново-вознесенских рабочих, которые сняли до половины всего числа ответственных партийных работников для отправки на фронт.,
Для тех, кто отправляется на фронт... выбора быть не может. Их лозунг должен быть — смерть или победа. Это главный и последний фронт, где по всем признака в ближайшие недели или месяцы решится судьба все гражданской войны. Здесь мы можем раз навсегда нанес неприятелю такой удар, от которого он не оправится».
— На Украине кипит восстание против Деникина, говорил Ленин.— Необходимо собрать все силы, уничтожить Деникина, чтобы обеспечить себя от малейшей возможности нового нашествия.
И наступление началось... С других фронтов на юг перебрасывались все новые и новые полки и дивизии, двигали людские пополнения, поезда с боеприпасами, продовольствием, обмундированием. Помощь Коммунистической пар и Советского правительства Южному и Юго-Восточном фронтам сыграла решающую роль в разгроме Деникине армий.

В ночь под Рождество.

В ночь под Рождество.
Лютые холода стояли на Дону в декабре девятнадцатого Их усиливал резкий ветер, непрерывно дувший с калмыцких степей.
В эту жестокую стужу по улицам Ростова двигал сплошные потоки белогвардейцев, в панике бегущих напором красных частей. Спешили к переправе через Дон. Волна беженцев все нарастала, и ничто не могло ее остановить.
На Таганрогском проспекте появилась большая кавалькада.  Донские  коннозаводчики  торопливо  подстегивали породистых лошадей — гнали на гибель ценнейших скакунов, красу Дона. Лошади, укрытые легкими цветными попонами, боязливо ступали по камням ногами в белых чулках.
Наездники-жокеи, в легких красочных одеждах, замерзшие, в ледяных сосульках, сопровождали коней. За ними неотступно следовали цыгане, собравшиеся, видимо, со всей округи. Причмокивая, хлопая руками, восхищаясь изумительной красотой лошадей, они навязчиво просили продать «вон ту золотую» или «того вороного», совали жокеям большие свертки бумажных денег, показывали и золотые. Кое-где уже шел торг.

Лерс.

Посмотрите... какой экстерьер! Какой экстерьер! Помереть можно,— и указал на молодого жеребца в яблоках.
Потом сорвался с места и побежал к конюшням. Скоро вернулся и, запыхавшись, сообщил:
—Продают, продают, я договорился, трехлетка,— и стал описывать достоинства красавца жеребца.
—Дончак? — спросил Лерс.
—Какой дончак? Какой дончак? — возмутился Бори¬сов и медленно отчеканил: — Ор-ло-вец! Чистых кровей! Все бумаги в полном порядке!
Теперь уже загорелся Лерс:
—Надо купить, во что бы то ни стало купить!
—Не волнуйтесь, я уже договорился. Пойдемте на конюшню, поторгуемся с владельцем.
—А как же с конюхом? — взволновался Лерс.
—Наймем и человека, который ухаживает за лошадью.
Почти не торгуясь, Лерс купил красавца Юпитера. Нанял и казака-конюха с большим соломенным чубом. Он оказался прекрасным кучером.
После первой лихой поездки Лерс похвалил его.
Молодец ты, я вижу, Степан! На это Степан ответил с гордостью:
Дык я ж от коня рожденный.
Лерс все же понял эти слова правильно. Они означали, что Степан знает коней с самого своего рождения.
Еще по дороге домой Борисов, радуясь купле жеребца, заметил:
—Вот вам почти деловая покупка. Днем вы прокатитесь на Юпитере, ему ведь нужна разминка, а ночью Степан будет развозить продукты по адресам. Лошадей в Москве много, никто не обратит внимания.
Так и сделали.
Ставший вскоре при посредничестве все той же Лизы Мансуровой советником главного шефа АРА, Борисов доложил.

Литературная обстановка.

О несостоятельности большинства литературных группировок свидетельствовало то, что творчество наиболее талантливых литераторов развивалось вопреки их декларациям.
Сложной, противоречивой была литературная обстановка первого пореволюционного десятилетия. Однако развитие литературы шло не стихийно. Планомерное руководство культурной революцией осуществляла партия большевиков.
В. И. Ленин о социалистической культуре. В. И. Ленин уделял большое внимание развитию молодой советской литературы. Его статьи, доклады, письма первых лет Советской власти говорят об активном стремлении направить это развитие так, чтобы литература отвечала интересам самых широких народных масс.
Каким должно стать искусство при социализме? Отвечая на этот вопрос, В. И. Ленин прежде всего считал, что оно должно быть проникнуто духом классовой борьбы пролетариата за успешное осуществление целей его диктатуры, т. е. за свержение .буржуазии, за уничтожение классов, за устранение всякой эксплуатации человека человеком. Оно должно быть искусством классовым, активно борющимся за социальные и политические идеи пролетариата и его авангарда — Коммунистической партии.
Овладение основами марксистского классового анализа общественных явлений стало общегосударственной задачей. Партия учила интеллигенцию, в том числе писателей, видеть проявления классовой борьбы не только в таких ее очевидных формах, как гражданская война, но и в области идеологии — в борьбе различных взглядов, в оценке роли и значения тех или иных общественных явлений. Быть партийным — значит целеустремленно содействовать укреплению нового общества, вести положительную, созидательную работу, стремиться ' к. победе нового, над старым в жизни.
Одновременно вождем революции последовательно утверждалась идея новой литературы как литературы, обладающей высоким художественным уровнем.

СМЕРТЬ ИЛИ ПОБЕДА.

«СМЕРТЬ ИЛИ ПОБЕДА!»
Летом 1919 года молодая Советская республика задыхалась в кольце фронтов. Главная опасность была на юге — там наступал Деникин.
9 июля 1919 года ЦК РКП (б) опубликовал письмо к организациям партии «Все на борьбу с Деникиным!», написанное В. И. Лениным:
«Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции...— говорилось в нем.— Теперь заграничные капиталисты делают отчаянную попытку восстановить иго капитала посредством нашествия Деникина, которому они, как некогда и Колчаку, оказали помощь офицерами, снабжением, снарядами, танками...
Все силы рабочих и крестьян, вес силы Советской республики должны быть напряжены, чтобы отразить нашествие Деникина и победить его, не останавливая победного наступления Красной Армии на Урал и на Сибирь. В этом состоит ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА МОМЕНТА».
24 октября 1919 года В. И. Ленин выступил перед слушателями Свердловского университета, отправлявшимися на фронт:
«Товарищи! Вы знаете, что сегодня собрало нас вместе-то обстоятельство, что около половины всего вашего выпуска приняло решение отправиться на фронт для того, чтобы оказать... помощь борющимся на фронте войскам.

Буржуазная пресса.

Буржуазная пресса — верная служанка империалистических правительств — тщилась решить главную на тот момент задачу: дискредитировать советскую систему и оправдать отказ правящих кругов капиталистических стран помогать Советской России.
Правительство США гранитной глыбой стояло на пути западных держав, желавших установить с РСФСР торговые отношения. Гувер говорил: «Признание Советов... означает отдаление срока свержения Советской власти... будет способствовать экономическому восстановлению России».
Все это происходило в голодном 1921 году. Но чтобы лучше понять эти трагические события, нужно начать рассказ с тяжелых для страны лет — первых лет революции. Оттуда ведут страшные следы империалистической блокады и оккупации России...
Вернемся ненадолго в эти годы, откуда пришли те тяжкие испытания, которые готовил молодой Советской республике старый мир.

«Пират».

Голода: один на парадном ходу дома по Кузнечной улице, двое на улице в районе Молдаванки».
На привокзальной площади полукругом расположились торговки. В воздухе повис их призывный крик: «Пи-рож¬ки!», «Снет-ки!», «Кол-ба-са украинская!», «Борщ горячий!» Все это так не соответствовало газетным сообщениям о голоде...
Борисов осмотрелся. Хаскель дал из Москвы телеграмму, и его должны были встречать сотрудники одесского отделения АРА. В этот момент на площадь выскочила машина. Отчаянно сигналя, она пробиралась через скопление телег и извозчичьих фаэтонов к зданию вокзала. Из машины вышел долговязый человек в американской военной форме. Он внимательно разглядывал пассажиров, ища кого-то глазами. Борисов подошел к нему и, не рассмотрев знаков различия, спросил:
—Сэр Хайнес?
—О, нет! Я капитан Говард! Не вас ли я встречаю, сэр?
—Да, пожалуй, меня. Я самый настоящий Борисов.
—Прошу в машину, полковник Хайнес приказал вас доставить. Сам он поехал объясняться с советской администрацией по поводу пребывания в порту нашего миноносца «Пират». Вы понимаете, русские захотели, чтобы мы держали свои продовольственные транспорты в их портах без военной охраны. Ведь все знают, что здесь кругом разбой — и на море, и на берегу. Сама советская администрация бессильна навести порядок. Посмотрите, что у них делается на рынке, здесь можно купить даже пушку, а уж пулеметы и пистолеты продаются партиями.
Вскоре они приехали в особняк на Дерибасовской, где размещалась миссия АРА. Не успел Борисов после дороги привести себя в порядок, как в отведенную для него комнату влетел маленький, толстый, юркий полковник Хайнес. Коротко представился и с ходу возбужденно заговорил:
—Я им доказал, этим руководителям Совдепа, что Америка сильна и не позволит плевать в нашу протянул.

Удовлетворенный шеф.

Индокитая, что позволит США вытеснить оттуда Японию. Урал будет полностью обеспечивать европейский рынок, поэтому русские железные дороги в европейской части требуют реконструкции и восстановления с помощью США. Мы должны в этом помочь будущему правительству России. Недавно я вызвал из Нью-Йорка одного из директоров АРА, мистера Бэкера. Как только Бэкер прибыл в Москву — а он крупный специалист в области транспорта,— я вместе с ним побывал на вокзале Московско-Рыбинской железной дороги, где расположены главные склады американских продуктов для Москвы и ближайших губерний. Картина ужасающая. Склады забиты ящиками с продовольствием. Нет транспорта. Бэкер связался с представителями Советского правительства и даже с Дзержинским. По его распоряжению взяли три пассажирских поезда и немного разгрузили склады, но это же не выход! Мы с Бэкером поставили ультимативно вопрос о передаче западной железной дороги в наше распоряжение. Но нам упорно не отвечают. Их наркомпуть Дзержинский мечется то по Сибири, то на Урале, то здесь, но, как они сами говорят, «кругом саботаж». Поэтому, господин Бахарев, при поездке в Уфу необходимо иметь в виду и мое специальное задание по транспорту. Оно очень важное, но не сложное. И последнее. Я недавно послал в распоряжение Белла очень надежного и, мне кажется, энергичного русского — Горина. Он с 1911 года жил в Европе, его мне рекомендовали в Лондоне. Но, сами понимаете, он вернулся в Россию нелегально и за эти годы сильно отвык от русской почвы. Я поручаю вам шефство над ним, так и сообщу полковнику Беллу. По¬смотрите сами, где и как его лучше использовать, похоже, он не побоится любой черновой работы. У меня с Гориным полная договоренность.
...Было уже поздно. Удовлетворенный Удовлетворенный шефразведки отпустил своего «надежного» агента.

Полсит.

Знаете, я помню, как однажды маленький мальчик по имени Дик собирался взять с собой в Полсит двух черномазых кукол с выпученными глазами и спутанными волосами, плюшевого медвежонка, трех игрушечных собачек, двух игрушечных котят и старую обезьянку.
Теперь уже покраснел Дик. Он сразу сменил тему:
—Папа, мы поедем туда на поезде или на машине?
—На машине, — ответил отец. — Мы сможем все вещи уложить в багажник. Как насчет вторника?
—Меня это вполне бы устроило, — согласилась мама. — Тогда мы сможем отвезти детей, вернуться, спокойно собрать вещи и в пятницу уехать в Шотландию. Да, отправимся во вторник.
Итак, решено: вторник. Дети с нетерпением считали дни, Анн каждый вечер зачеркивала дни в календаре. Неделя тянулась ужасно долго. Но наконец наступил вторник. Дик и Джулиан, которые спали в одной комнате, проснулись почти одновременно и посмотрели в окно.
—Ура! Сегодня замечательный день! — воскликнул Джулиан, вскакивая с кровати. — Не знаю почему, но мне всегда кажется, что очень важно, чтобы в первый день каникул было солнечно. Давай разбудим Анн.
Анн спала в соседней комнате. Джулиан вбежал туда и растолкал сестру.
—Вставай! Сегодня вторник. На улице светит солнце.
Анн вскочила с кровати и радостно уставилась на Джулиана.

Скачок.

Вторым и третьим томами эпопеи появилась первая книга «Поднятой целины».
С выходом этой книги стала очевидна широта диапазона художественных сил писателя. Скачок, который потребовался от него, чтобы, отложив работу над одним романом, взяться за другой, состоял не только в обращении к новому, отличному от прежнего жизненного предмета повествования, но и в том, что этим предметом были стремительно несущиеся события дня. Уже запечатленная историей гражданская война, годами владевшая воображением художника, должна была уступить место происходившей на его глазах борьбе за коллективизацию сельского хозяйства всей нашей страны. Успех решения сложнейшей своей задачи достигнут был писателем в силу его непрерывной связи с жизнью, в силу богатого знания людей труда, с которыми он идет нога в ногу. И — что же говорить—успех был достигнут блестящим поэтическим даром изобразительности Михаила Шолохова.
Я не делаю обзора его трудов,— они велики по значению их в развитии искусства слова, так страстно ценимого нашей литературой и обладающего такою притягательностью для неизмеримой массы читателей. Я хочу только отметить два особенных качества всей прозы Шолохова.
Громадна заслуга Михаила Шолохова в той смелости, которая присуща его произведениям. Он никогда не избегал свойственных жизни противоречий, будь то любая эпоха, им изображаемая. Его книги показывают борьбу во всей полноте прошлого и настоящего. И я невольно вспоминаю завет Льва Толстого, данный им самому себе еще в молодости, завет не только не лгать прямо, но не лгать и отрицательно — умалчивая. Шолохов не умалчивает, он пишет всю правду. Трагедию он не переводит в драму, из драмы не делает занимательное чтение. Трагедийные положения не прячутся им в утешительные букетики полевых цветочков. Но сила правды такова, что горечь жизни, как бы даже ужасна она ни была, перевешивается, преодолевается волею к счастью, желанием его достичь и радостью достижения. Я думаю, это действительно так,— ведь недаром мы усвоили такое понятие, как «оптимистическая трагедия», зная хорошо, что это вовсе не пустая игра слов. И, принимая во всей глубине чувство трагедийности того или иного факта, показываемого художником, мы закрываем его книгу с впечатлением света. Таков, в частности, великолепный заключительный том «Тихого Дона».
Другой качественной особенностью прозы Шолохова я назову благотворную преемственность национальной традиции русской эпикур. Это не означает следования по дорогам и тропам, проложенным ми классическими предшественниками. Нет, Шолоховым дано.

Le Matin.

Струве, Бурцев, Милюков, Алексинский, Савинков, Гучков, Мережковский — монархисты, кадеты, меньшевики, эсеры, генералы, промышленники, реакционные журналисты — проводили многочисленные совещания, создавали разнообразные комитеты, наводняли белоэмигрантские и иностранные газеты антисоветскими статьями.
Французская «Le Matin» 21 августа 1921 года сообщала, что на Востоке и Юго-Востоке России «царит анархизм», что в России полностью прервано движение, что «восставшие заняли Тамбов, Воронеж, Курск, Орел, часть Ставропольской губернии, в то время как Махно движется на запад и север от Киева».
Газеты в один голос твердили, что в голоде повинны большевики и что только замена советского строя буржуазным избавит Россию от полной катастрофы. «La Victoire» в статье «Кто отвечает за голод в России» доказывала, что Февральская революция 1917 года была «максимумом возможных для России демократических дерзаний» и что ответ за голод несут большевики — организаторы Октябрьской революции.

Дети обрадовались.

Дети обрадовались. Как было бы замечательно поехать туда, где ты никогда не был прежде, и пожить у незнакомой кузины.
— А там есть скалы и песок? — спросила Анн. — Это красивое место?
— Я не очень хорошо его помню, — сказал отец. — Но уверен, это восхитительное место. Во всяком случае, оно вам понравится! Оно называется бухта Киррин. Ваша тетя Фанни прожила там всю жизнь и не променяет это место ни за что на свете.
— Папочка, позвони тете Фанни и спроси ее, можем ли мы приехать! — закричал Дик. — Я чувствую, что это как раз то место, куда нам надо поехать. И название такое необычное!
— О, ты всегда так говоришь, куда бы ты ни ездил! — ответил отец с улыбкой. — Ну, хорошо. Я сейчас же позвоню ей и узнаю, возможно ли это.
Они закончили завтракать, вышли из-за стола, и отец пошел в холл звонить. Дети услышали, как он набирает номер телефона.
— Вот это то, что надо! — сказал Джулиан. — Интересно, как выглядит эта Джорджина. Забавное имя, не правда ли? Оно больше похоже на мальчишечье, чем на девчоночье. Значит, ей 11 лет — на год моложе меня, ровесница тебе, Дик, и на год старше тебя, Анн. Нормально! Вчетвером нам будет здорово.
Минут через десять вернулся отец, и дети сразу поняли по его виду, что он все устроил. Он смотрел на них улыбаясь.
— Ну, вот все и устроилось, — сообщил он. — Тетя Фанни с удовольствием примет вас. Она говорит, что для Джорджины будет просто чудесно побыть в компании. Ведь она.

Да будет так.

А начну, так, без мысли и настроения просто с одной этой, как мне показалось, смешной картинки. Можно было бы и по-другому сделать, но не буду, пусть все будет так пака, как я решил сначала. И кроме этой самой картинки ничего в этот дневник пока добавлять не буду, ничего мне сегодня больше не хочется. Ничего иного, чего-то разумного писать пока не буду. Если вообще когда-нибудь чего-нибудь напишу, то только потом, вот не знаю, когда это потом будет.
До новых встреч с тобою, мой маленький, глупенький журнал в простом живом журнале. Живом лишь потому, что он пока еще жив. Пока еще не забросил его я до сего времени.
Да будет так, скажу без смысла я, и на этом всем на это время закончу, пока закончу.

Разгром.

17 января 1920 года появилось постановление ВЦИК и СНК, подписанное В. И. Лениным, Ф. Э. Дзержинским и А. С. Енукидзе. В нем говорилось о новых условиях, сложившихся в стране после разгрома Юденича, Колчака и Деникина и взятия Ростова, Новочеркасска, Красноярска:
«Разгром контрреволюции вовне и внутри, уничтожение крупнейших тайных организаций контрреволюционеров и бандитов и достигнутое этим укрепление Советской власти дают ныне возможность Рабоче-Крестьянскому Правительству отказаться от применения высшей меры наказания, т. е. расстрела, по отношению к врагам Советской власти.
Революционный пролетариат и революционное правительство Советской России с удовлетворением констатируют, что разгром вооруженных сил контрреволюции дает им возможность отложить а сторону оружие террора. Только возобновление Антантой попыток путем вооруженного вмешательства или материальной поддержкой мятежных царских генералов вновь нарушить устойчивое положение Советской власти и мирный труд рабочих и крестьян по устроению социалистического хозяйства может вынудить возвращение к методам героики.
Исходя из вышеизложенного, ИЦИК и Совнарком постановляют:
Отменить применение высшей меры наказания...»

И наконец-то.

И наконец-то разобрались в истинной цели американской помощи».
И это был один из многих тревожных сигналов с мест.
В связи с усилением подрывной деятельности АРА ВЧК издала специальный приказ:
«По нашим сведениям, американцы в организацию АРА привлекают враждебные Советской власти элементы, собирают шпионскую информацию в России и занимаются скупкой ценностей... Таким образом, внутри России кроме организаций подпольных особое значение приобретает деятельность АРА...»
ВЧК предложила местным органам «установить порядок предварительного одобрения местной властью кандидатов на службу в иностранные организации помощи голодающим затем, чтобы лиц, враждебно настроенных против Советской власти, к работе не допускать. В случае обнаружения таковых — увольнять...».
Всероссийскую чрезвычайную комиссию поддержало Политбюро ЦК РКП (б), в решении которого также он говорил:
— Советское государство допускает к себе иностранных представителей под предлогом помощи, а эти представители помогают свергать Советскую власть, чему примеры бывали. В положение такого государства мы не попадем, благодаря тому, что мы будем ценить и использовать такое учреждение, как ВЧК. Это мы можем всем и всякому гарантировать.

Победил человек.

В большие деревни, темные, безлюдные, с заброшенными домами, печально глядящими пустыми глазницами окон.
Вдали лаяли собаки. Возница обернулся к Савкину:
—Собаки лают, слышите?
—Ну слышу, так что же?
—Значит, здесь еще хорошо, не совсем голодают.
—Почему?
—Да потому, что есть собаки. В других деревнях и кошек, и собак всех съели. У нас, возчиков, примета такая: раз собаки лают, значит, еще живут люди.
Возок застрял в сугробе. Кучер подхлестнул лошадь, она дернула — и сани поползли дальше. Миновали «не голодную деревню».
Словоохотливый возчик стал рассказывать дальше:
—Как-то еду по деревне днем и вижу: из окна богатого дома выбросили на улицу кость. Упала она и лежит, дочиста объеденная. Старая, облезлая собака быстро схватила кость, побежала. Это заметил оборванный человек, бросился за собакой. Они катались в снегу посреди улицы. Победил человек. Он схватил кость и пошел, на ходу обсасывая ее. Собака осталась лежать с высунутым языком. В это время из-за забора выскочил другой человек, схватил мертвую собаку и скрылся с ней. Созданные комитеты РАКПД оказались по своему духу и социальному составу враждебными нашему строю. Они действуют, не признавая власти ни в каких вопросах, после приезда АРА здесь как будто появилось новое самоуправление...

Руководить комитетом.

Для размещения миссии АРА был отведен лучший особняк в городе, полностью меблированный. Подготовлены пять помещений и инвентарь для городских столовых. Требовался только мелкий ремонт, на который губисполком ассигновал 15 миллионов рублей.
Шафрот демонстративно отказался от помощи губиспол-кома, самостоятельно нашел в городе частного подрядчика — и ремонт обошелся в 100 миллионов рублей.
При миссии АРА, по договоренности, создавался РАКПД (Российско-американский комитет помощи детям.— Авт.). Руководить комитетом должны два человека — директор из состава миссии АРА и его заместитель — представитель советских органов.
Когда губисполком прислал Шафроту кандидата на должность заместителя, тот его не принял. Вскоре сам подыскал на эту должность некоего Бородина, белогвардейского офицера, жившего под чужой фамилией. Настоящая его фамилия Сафотеров, и, как он сам указал в анкете, прибыл он из Германии, где якобы «занимался коммерческой деятельностью».
4 ноября 1921 года губчека арестовала Бородина и делопроизводителя АРА — некую Муханову, бывшую дворянку, проживавшую во время войны в Германии и Австро-Венгрии и прибывшую в Советскую Россию вместе с Бородиным.

Паника.

Епископ Арсений уже заканчивал проповедь, как вдруг о IN I собора раздались ружейные выстрелы, взрывы гранат. Кто-то истерично закричал: «Красные в городе!»
Поднялась паника. Генерал Черепов и князь Долгоруков порвались в алтарь — святая святых церкви — и ста ли торопливо натягивать на себя одежду церковных служек.
Толкаясь и давя друг друга, посыпались верующие из собора, а по главным улицам Ростова неудержимой лавой уже растекалась красная конница.
Южный бастион Добровольческой армии — Ростов-на-Дону — пал.

Одинакового роста.

Савкин рассмеялся.
—Да, Федор Михайлович, нам с тобой уже двадцать седьмой годок стукнул. Действительно, не мальчики.
Он быстро сбросил шинель, снял фуражку.
—Вот, посмотри, пожалуйста, на мне ведь еще и калмыцкая меховушка. Непродуваемая!
Они были очень похожи. Одинакового роста, у обоих темно-каштановые густые волосы, карие глаза. Различие только в одежде: у одного — кожаная куртка, у другого — знакомая всем студенческая шинель. Они были давние друзья, и дружбе этой не мешала разница в служебном положении.
Студент третьего курса Донского университета Савкин в 1918 году примкнул к большевикам, часто выступал на солдатских и рабочих митингах — громил меньшевиков, эсеров и анархистов. Тогда их в Ростове было много.
Командир ростовской Красной гвардии Зявкин, большевик с марта семнадцатого года, прибывший на Дон по поручению из Смольного «для установления Советской власти на Дону», часто бросал Савкина на самые опасные задания: он доверял ему и знал, что тот справится с любым сложным поручением.

На мосту.

— Антон Иванович! Успокойтесь! Поедемте дальше...— Глянул в сторону города, увидел огромное здание элеватора и воскликнул совсем другим гоном Что, разве хлеб оставляете большевикам? Надо взорвать. И сжечь элеватор, господин командующий!
Деникин оторвался от невеселых мыслей и приказал:
— Немедленно взорвать, все! Уничтожить! Капитана Масленникова ко мне!
На горячем дончаке прискакал офицер, взял под козырек.
— Возьмите взвод подрывников, взорвать элеватор, сжечь хлеб!
Кавалькада двинулась на рысях обратно к городу. Деникин и Хольман, не отходя ОТ кареты, смотрели в бинокли и ждали, пока не услышали взрыв и не увидели рушащиеся глыбы взорванного элеватора.
— Сжечь весь хлеб! Керосином облить и сжечь, сжечь! — кричал Деникин.
Вскоре заполыхало пламя, оно стремительно росло, и дым уже застилал город. Поток отступающих на мосту стал таять. Люди бросились к элеватору, стали торопливо грузить на телеги горящий хлеб.

Рождественские свечи.

Рождественские свечи своим происхождением обязаны еврейскому празднику Хануквака. В средние века существовал обычай устанавливать свечу в центр венка из лавровых ветвей и зажигать ее в рождественский сочельник, а затем и в каждый вечер рождественской недели. Этот обычай был особенно распространен в Ирландии, где в рождественский сочельник католики в период гонений ставили свечи на подоконники в своих домах, чтобы священник, оказавшийся поблизости, мог найти этот дом и отслужить в нем мессу.
В Америку этот обычай принесли ирландские иммигранты в XIX веке. Именно он положил начало современному обычаю украшения домов и общественных зданий иллюминацией. В католических странах символом праздника и элементом праздничного убранства служит не столько рождественское дере-во, сколько рождественские ясли (франц. Noel creche, итал. presepe, исп. nacimento, нем. Krippe). Обычно они представляют собой уменьшенную копию вертепа (пещеры), в котором родился Христос, с фигурками Марии, Иосифа, пастухов, волхвов и животных, окружающих ясли с младенцем Иисусом.

Да, действительно.

Да, действительно, правящие круги капиталистических государств рассчитывали использовать голод для удушения Советской страны. Они изъявили готовность «помогать» России на таких условиях, которые фактически означали бы реставрацию в стране буржуазного строя.
Под видом оказания помощи голодающим Верховный Совет Антанты в Париже в августе 1921 года создал «международную комиссию», которую возглавил активный организатор контрреволюционных заговоров и империалистической интервенции против Советской страны бывший французский посол в России Жозеф Нуланс.
Комиссия Нуланса потребовала от НКИД допустить в Россию тридцать экспертов — для сбора сведений по «специальной программе».