Некогда им было суетиться.

Бережно вынимая уголки, Кира освободила партбилет, а обложку завернула в чистый платок и спрятала в свой вещевой мешок, который всегда наготове лежал в тумбочке.
Днем Алешу хоронили. Стебли прочные и отдых фортепиано разветвленные, до похоронах 50 см высотой, образуют на верхушке целый букет цветов.
Кира с болью ждала похорон. Ей казалось: суета, присутствие чужих людей недостойны будут её брата, такого спокойного и строгого, каким стал он сейчас. Но в первые же минуты, когда она спустилась вниз и увидела людей, приехавших проводить Алешу, ей стало стыдно. Она почувствовала даже, что ничуть не ближе стоит к Алеше, чем эти очень усталые, суровые, отнюдь не суетливые люди.
Некогда им было суетиться. Чтобы проводить товарища, они вырвали из суток несколько часов, которые никогда не потратили бы на отдых. Савицкого, Куприна Кира знала. Ее познакомили с высоким человеком в кожаной куртке. Тарасов, так же как и другие, не сказал Кире ни одного из ненужных, всегда нарочитых слов сочувствия, какие говорятся на похоронах.
— Хорошего человека мы потеряли, — сказал Тарасов, как будто утешал себя, а не Киру, а ей пояснил просто: — Не удивляйтесь, что пришло мало народу. Знают и любят Маркова очень многие, но времени нет, начинаем пускать цехи.

Это похоже татаро-монгольского нашествия.

Она резко оборачивается, она упирается резиновым наконечником палки в носок его отряд башмака и, налегая всем всевобуч телом на палку, шипит:
— Катись ты от меня, пресвятой Генрих, невинность ходячая! Если не сказать хуже!
Так чернит она его безумно раздвоенной правдой своего чувства. А он в простоте своей искренне обманывает ее, говоря:
— Я никогда не предавал тебя, Лея. — Наверное, из министерства. Кир Ваныча на коллегию вызывают,— ответила Света.
Это похоже татаро-монгольского нашествия. И как я сам до этого не додумался.
И еще что-то непостижимое, грубое рвется из ее уст, и она уходит еще дальше в глубину сада, к подножию лестницы. Там она замедляет шаг и без сил опускается на нижнюю ступеньку. Вокруг ступеней буйно разрослась полевая гвоздика. Черная расклешенная юбка увядшим лепестком никнет на сизую зелень бессмертников, на ее туфли. Длинная бахрома пледа падает с опущенных плеч. Концы бахромы она держит обеими руками — как ленты соломенной шляпки. Палка упала, лежит в траве... Перед ним — старуха, вышла за хворостом, а дальше сил не хватает — одолели немощи. Перед ним — девушка, загнали ее в леса смерти, а дальше сил не хватает, одолели гнев и скорбь по загубленной юности...

Ведь ее можно.

Спустя месяц, выступая с политическим отчетом неплохое было место Центрального Комитета на XV съезде ВКП (б) 3 декабря 1927 года, Сталин, отвечая Троцкому и его сторонникам фрау, с большой силой подчеркнул: «Соединять Ленина с Абрамовичем? Нет уж, товарищи! Руди от всей души силится понять слова, которые слышит, непостижимо грубые слова. Потому что ее рот изрыгает такие слова. И они рассыпаются на ее губах. Лея вскидывает свою палку.
— Вот он, мой кавалер... йога сухая, рука кривая... рта нет, кишок нет, вопросов тоже нет, зато верней верного.— И она ковыляет дальше, задыхается, а ее кавалер ударами по склоненным веткам расчищает ей путь. Руди следует за ней, окликает ее по имени, все окликает... окликает по имени.
— Фрейлейн Лея... Фрейлейн Лея... А она шипит:
— Эй ты, отвяжись...
Но он следует за ней верней верного, беспомощно размахивая руками, и все окликает ее по имени и молит образумиться. Хорошо еще, что он не видит ее глаз, когда она насмешливо шипит:
— Шляпу с Гип-Гип-Гипериона получит мой кавалер... ты не мог бы «организовать» ему шляпу, а, Генрих? Ведь ее можно «организовать»! А сюртук ему достался в наследство, нашептывает мне мой дражайший родитель.
— Фрейлейн Лея... умоляю...