Лизбет Кале, спавшая на соломенном тюфяке возле плиты, уже вскочила. Она стояла в длинной картина полотняной рубашке, еще не очнувшаяся от сна, и судорожно сжимала ее на груди. Хильда и маленькая Гита лежали в кровати. Девочка от страха с головой забилась под одеяло и тихонько скулила. Хильда натянула по самую шею старое пальто, которым ее укрыла Лизбет, и всей пятерней вцепилась в него.
— Где вы спрятали дезертира! Подать сюда эту собаку,— дискантом заорал кособокий бургомистр.
Он двинулся прямо на Лизбет, которая увернулась от него, как от пьяного, и стал топтать ногами шерстяные одеяла на ее тюфяке. Лизбет заметила, что на нем старые башмаки с незавязанными шнурками, на которых присох навоз. Натоптавшись вволю, он разрыл солому и одеяла и не своим голосом завизжал:
— Глупо прятать здесь кого-нибудь. Мы все равно его найдем и тогда уж — да сжалится над вами бог.
Хеншке-Тяжелая Рука стоял, широко расставив ноги, у самой двери. Его левая рука и палка, упертая в ботинок, образовывали треугольник. Правая, напротив, была вытянута вперед, в ней он держал парабеллум. На его могучую «бисмарковскую» голову была нахлобучена старая коричнево-желтая чиновничья фуражка с промятым верхом. На нем был коричневый мундир и армейская шинель. Гестаповец в кожаном пальто грозной тенью высился за дверью, в темноте лестничного пролета. Бургомистр подскочил к Лизбет, его пронзительный голос звучал теперь потише:
— Вы сами накликаете на себя беду, укрывая дезертира.
Комментариев нет:
Отправить комментарий