Он уложил карандаши.

Густые черные брови комиссара круто ползут на лоб, он разводит руками:
— Убей меня бог, не знаю... Может, в Ушомирские леса податься?.. Может, снова начнем от Случи?
Одним словом, подумать есть над чем, хотя про себя я уже решил: завтра на рассвете мы выйдем в рейд.
— Еще немного, Павел Степанович, и я к вашим услугам, — прямо отвечая на мысленно заданный Нахимовым вопрос, сказал Тимм.
Нахимов помолчал. Прямые пряди волос свесились ему на лоб. Сидел адмирал, сильно согнувшись, и по привычке поглаживал одной рукой другую.
— Воздух-то сегодня, не шелохнется! — заметил он. Бухта в самом деле лежала куском зеленоватого стекла.
Шлюпка и ялики резали ее наподобие алмазов, оставляя за собой длинные серые полосы. Отражений не было видно. Корабли стояли черными силуэтами на отполированной глади, еще сохранявшей бледно-желтый отсвет ушедшего за горы солнца.
— Да, тихо, — неторопливо ответил Тимм, глядя на рисунок и откидывая назад голову, чтобы лучше оценить его. — Я иногда люблю вот такую предвечернюю тишину.
Он уложил карандаши, захлопнул этюдник, встал и тщательно свернул свой «треножник». Уложив все это на рундук, присел рядом с Нахимовым.
— Вы что-то хотите сказать мне, Павел Степанович?
— Да, знаете, мне как-то грустно стало. Мы все еще не научились по-настоящему любить свое дело.