Всем сделалось неловко.

Всем сделалось неловко. Смеялись не над Хофманом, а над Аленой. Сережа снял очки, начал протирать их и надел только после того, как мама Ляльки повернулась и вышла из комнаты.
Светило солнце, сияло во всех окнах, поблескивало на белых никелированных частях автомобилей. Этот блеск мчался вместе с автомобилями по улицам, пуская в прохожих солнечные зайчики.
Алена радовалась теплу и солнцу. Она ждала девчонок у телеграфа и с удовольствием прохаживалась по сухому асфальту. Отсюда было недалеко до Красноармейской улицы, где жил В. Г. Дресвянников.
Первой появилась Нинка Лагутина и привела своих соседок, восьмиклашек, Петрушину и Маташкову. Они не отдали свои дневники критику, но хотели отдать и теперь переживали, что чуть не совершили глупость.
Подошли Светка Пономарева и Маржалета. В последний момент притопала Раиса Русакова.
— Тетки, комсомольская организация! — сказала Маржалета.
— Я от себя лично.
Девушки улыбались, шутили.

И в самом деле.

И в самом деле, ничего того, что бы компрометировало хозяина, найдено не было. В мужских комнатах — ничего лишнего, все обычное для семьи со средним достатком. Даже на женской половине не как у Мемлекетова, все проще, хотя и здесь больше ковров и лучше мебель. А вот дети, младшие дети, мальчики-дошколята, которые прижались к матери, истуканно сидевшей в парандже, в таких же, как и у Мемлекетова, заношенных и рваных рубашонках, в протертых до дыр шортиках.
Тихов попросил открыть комод, полистал сберкнижку, будто специально положенную на виду (всего ничего вкладов, семечки), осмотрел шифоньер, изучил содержимое нескольких сундуков — милиционер в это время прощупывал подушки и одеяла — и в конце концов решил окончить осмотр дома.
— Кладовые есть?
— Есть-есть. Два сарай. Погреб есть.
Тихов мог уже уверенно сказать себе, что приезд их сюда совершенно никчемный.

Мухи летали.

Алена чертила на промокашках рожицы, получались все красавцы с усами. Иногда записывала стихи.
«Я пишу на промокашке, потому что нет бумажки подходящей под рукой. Получился стих такой под названьем «Никакой».
Весенняя лень чувствовалась во всем: в мыслях, в движениях. «Что вы как сонные мухи»,— говорили учителя. Мухи тоже проснулись, а именно две мухи, которых, по примеру космонавтов, проводивших в космосе эксперименты с двумя мухами, ребята назвали «Нюрка-1» и «Нюрка-2». Мухи летали, путались, невозможно было запомнить, где какая, и это всех веселило.
К новой Анне Федоровне привыкли. Нового и было-то в ней — костюм. «Она думает, что одета в стиле «милитэр», — иронизировала Лялька Киселева. Девчонки соглашались, иронически кривили губы.
Все смирились со скукой на уроках литературы. Анна Федоровна смирилась со своей участью. Она ходила в школу, потому что должна была где-то работать. Этот учебный год она хотела завершить, а дальше... Дальше будет видно.

Общее было.

Общее было в лицах и взглядах вот это отсутствие молодости и тяжелые, напряженные глаза, какие бывают у человека, долго несшего тяжелую ношу, как оказалось — зря. Почему? Вот это «почему» и стояло в усталых глазах.
Григорий хотел было сначала построить людей как положено и спросить, кто они и куда идут. Но ему почему-то стало неловко своего почти свежего обмундирования и своего незнания, что же, в сущности, происходит там. И он сказал просто:
— Садись, ребята. — Потом спросил:—Кто такие? Солдаты   опустились   на   скользкую   хвою,   кто   где
стоял. Они очень устали, но сами не решались позволить себе отдых. Кое-кто, прислонившись к чешуйчатому сосновому стволу, сразу закрыл глаза.
Григорий оглядел сидящих. Винтовки у всех были целы, а подсумки, похоже, пусты. Только у одного.
— У него осколком винтовку испоганило, — равнодушным голосом пояснил Демин, проследив взгляд Григория. — Вот патроны и остались.